Святитель Игнатий (Брянчанинов), епископ Кавказский и Черноморский
Удивительный дар имел святитель Игнатий, дар открывать красоту и радость жизни христианской, силу и высоту духа, низость и безумие греха. Мы читаем его книги и беседуем с ним, и учимся видеть мир его глазами, глазами человека, пошедшего за Христом «славя Бога» (Лук.18:43).
И дай Бог, чтобы спала пелена с наших глаз, и мы увидели духовное небо, и услышали голос неутомимого путника несущий «кроткое утешение, которое подают небесное слово и небесная надежда».
В житии святителя, составленном к его канонизации, отмечается, что его сочинения «имеют печать благодатной помазанности. Он писал свои произведения тогда, когда Божественный глагол касался его чуткого уха, когда в его сердце появлялось слово, посланное Господом».
Воистину, жизнь свт. Игнатия напоминает истории из древних Патериков…
Дмитрий Брянчанинов родился в селе Покровском Грязовецкого уезда Вологодской губернии — в семье богатого вельможи павловских времен Александра Семеновича Брянчанинова (супруга его — Софья Афанасьевна — происходила из того же рода). Огромное поместье с его садами и парком давало возможность мальчику уединяться. Северная природа была его первым духовным учителем.
Он научился от нее тому величественному безмолвию, которое было прообразом подвижнического, монашеского. С отрочества полюбил он читать духовные книги.
В пятнадцать лет уже стал мечтать об иноческой жизни и поступлении в монастырь. Он сказал об этом отцу, который вез его в Петербург осенью 1822 года для помещения в Главное инженерное училище, но отец пропустил это мимо ушей. На 30 мест в училище было 130 претендентов. Димитрий Брянчанинов не просто сдал экзамены, а был принят сразу во 2-й класс.
На экзаменах присутствовал будущий император, великий князь Николай Павлович, бывший тогда генерал-инспектором военных инженеров. Благородный вид юноши и его блестящие знания заинтересовали великого князя, он пригласил его к себе в Аничков дворец и представил своей супруге. С этого времени Брянчанинов стал пенсионером великого князя. Он был первым по всем наукам.
Но мало кто знал, что делалось в тайниках души будущего военного инженера. «Протекли почти два года в занятиях земных,— вспоминал он,— родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, явилась тоска невыносимая — по Боге. Я начал оплакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно — это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей!..»
Размышления о блестяще изученных им в училище науках привели его в ужас: «Я спрашивал у наук: «Что вы даете в собственность человеку? Человек вечен, и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богатство верное, которое я мог бы взять с собою за пределы гроба! Доселе я вижу только знания, даемые, так сказать, на подержание, оканчивающиеся землею, не могущие существовать по разлучении души с телом… Науки! Дайте мне, если можете дать, что-либо вечное, положительное, дайте ничем не отъемлемое и верное, достойное назваться собственностью человека!» — Науки молчали».
В это время Брянчанинов посещал дом президента Академии Художеств Алексея Николаевича Оленина, у которого издавна по традиции собирался кружок писателей, художников, ученых. Здесь он встречался с Пушкиным, Гнедичем, Крыловым, читал им свои сочинения; ему, благодаря его выразительному голосу, поручали чтение и чужих произведений. В нем не могли не заметить литературного дарования.
Но слава светского писателя его не привлекала. В тайне от товарищей он посвящал ночи молитве. «Бывало, с вечера ляжешь в постель, — рассказывал он, — и, приподняв от подушки голову, начнешь читать молитву, да так, не изменяя положения, не прекращая молитвы, встанешь утром идти на службу, в классы».
Вместе со своим товарищем Михаилом Чихачевым будущий святитель посещал Валаамское подворье, бывал на службах в Казанском соборе, — там они любили затеряться в толпе мужиков и солдат (юнкерский мундир позволял им это; офицеры в храме должны были стоять отдельно).
По окончании училища в 1826 г. Брянчанинов написал прошение об отставке. Против него восстало все начальство во главе с великим князем Михаилом Павловичем и императором Николаем Павловичем. Великий князь предлагал ему назначение в любой гвардейский полк, службу в южных губерниях, но Брянчанинов стоял на своем, говоря, что желает идти в монастырь.
«Почетнее спасать душу свою, оставаясь в мире»,— заметил великий князь Михаил Павлович. «Остаться в мире и желать спастись, — отвечал молодой офицер, — это, Ваше Высочество, все равно, что стоять в огне и желать не сгореть». И все-таки он отправлен был на службу в Динабургскую крепость. Здесь он проводил время в одиночестве, хворал и переписывался с иеромонахом Леонидом (Наголкиным), будущим прославленным Оптинским старцем, с которым познакомился в Лавре.
Здоровье Брянчанинова ухудшилось настолько, что в ноябре 1827 г. ему разрешили отставку. Это совершилось без ведома его родителей, и они, в гневе, прекратили высылать ему денежное вспомоществование и даже перестали писать письма. Он остался без всяких средств. В мужицкой одежде прибыл в Петербург, остановился у Чихачева и предложил ему вместе отправиться в монастырь. Тот подал прошение об отставке, но не получил удовлетворения. Брянчанинов поехал в Александро-Свирский монастырь на Ладогу, к о. Леониду.
Он вспоминал: «Самое тело вопияло мне: «Куда ведешь меня? Я так слабо и болезненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними: жизнь в них для тебя невыносима и по моей немощи, и по воспитанию твоему, и по всем прочим причинам». Он стал послушником при о. Леониде, который воспитывал его в древних монашеских традициях сурового труда, ежедневной исповеди, уроков смирения. Когда о. Леонид куда-нибудь выезжал, он брал своего послушника кучером. В 1828 г. старец перебрался в Площанскую Богородицкую Орловской епархии пустынь, — с ним поехал и Брянчанинов.
28 июня 1831 г. епископ Стефан по просьбе Брянчанинова вызвал его в Вологду, совершил обряд его пострижения в малую схиму в кафедральном Воскресенском соборе и нарек ему имя Игнатий в честь священномученика Игнатия Богоносца. Родные случайно оказались свидетелями этого пострижения. 4 июля того же года епископ Стефан рукоположил Игнатия в иеродиакона, а в конце этого месяца — в иеромонаха.
Он обучался священнослужению в Вологде в церкви Спаса Обыденного. В январе 1832 г. был назначен строителем Пельшемского Лопотова монастыря, в 40 верстах от Вологды, в месте сыром, лесном, болотистом. 28 мая 1833 г. о. Игнатий был возведен в сан игумена, то есть уже в молодые годы достиг звания, с которым обычно связывалось представление о маститом старце.
Слухи о новом игумене дошли до императора, и он приказал вызвать его в Петербург. Государь обрадовался, увидев своего воспитанника… «Ты мне нравишься, как и прежде! — сказал он. — Ты у меня в долгу за воспитание, которое я тебе дал, и за мою любовь к тебе. Ты не хотел служить мне там, где я предполагал тебя поставить, избрал по своему произволу путь, — на нем ты и уплати мне долг твой. Я тебе даю Сергиеву пустынь, хочу, чтоб ты жил в ней, и сделал бы из нее монастырь, который в глазах столицы был бы образцом монастырей. 1 января 1834 г. по распоряжению Синода игумен Игнатий был возведен в сан архимандрита и отправился на берег Финского залива в Сергиеву пустынь.
Святитель Игнатий вспоминал: «Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столицы, которую, когда жил в столице, не хотел даже видеть, считая ее по всему не соответствующею моим целям духовным. Негостеприимно приняла меня обитель — Сергиева пустыня. В первый же год по прибытии в нее я поражен был тяжкою болезнию, на другой год другою, на третий третьей: они унесли остатки скудного здоровья моего и сил, сделали меня изможденным, непрестанно страждующим.
Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяжким, продолжительным, унизительным наказаниям, без суда, без малейшего исследования, как бессловесное животное, как истукан бесчувственный; здесь я увидел врагов, дышащих непримиримою злобою и жаждою погибели моей; здесь милосердый Господь сподобил меня познать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей, — и соделалось лице этого врага в глазах моих как бы лицем светлого ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова пред Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастие быть жертвою, подобно Иисусу! Или нет! Какое счастие быть распятым близ Спасителя».
На этом фоне новый настоятель развил деятельность совершенно исключительную: он добивался разных ссуд, строил новые корпуса, поправлял церкви, ввел соответствующие монашескому образу жизни порядки, ежедневную исповедь, благообразную службу, монахи получили приличную одежду, — чинно шли трапеза и келейная жизнь… В кельях появилось много святоотеческих книг. Летом 1834 г. монастырь неожиданно посетил император. Он вошел в храм и спросил встреченного монаха: «Дома ли архимандрит? Скажи, что прежний товарищ хочет его видеть».
«Он имел особенный дар смотреть на все духовно, — пишет биограф, — малейшие случаи, ничтожные, по-видимому, обстоятельства часто получали у него глубокий духовный смысл и всегда находили отголосок в нравственном учении, которым он руководился, они доставляли обильную пищу его уму и сердцу, и нередко в дивной мелодии слова раздавались с его духовно-поэтической лиры… Высказываться письменно было духовною потребностию архимандрита Игнатия».
В статье «Христианский пастырь и христианский художник» святитель Игнатий пишет: «Когда усвоится таланту евангельский характер, а это сначала сопряжено с трудом и внутреннею борьбою, тогда художник озаряется вдохновением свыше, тогда только он может говорить свято, петь свято, живописать свято».
Его «Аскетические опыты» были с любовью приняты в лучших и благодатнейших обителях России — Саровской пустыни, Оптиной пустыни, Троице-Сергиевой лавре и других. На Святой горе Афон сочинения епископа Игнатия «вызвали благоговейное почитание их автора». Вскоре во всех епархиях они были признаны как одно из лучших руководств к духовной жизни. Кроме того, во многие концы России шли письма святителя, — многие из них (если не сказать, что вообще все) написаны с истинным блеском.
Свт. Игнатий
Но это блеск особенный, не похожий на эпистолярные изощрения французских остроумцев, на холодное многомудрие немецких ученых литераторов и подражавших им русских писателей, письма которых в изобилии попадали в печать при их жизни.
Нет, у святителя Игнатия говорит сама его душа, просвещенная евангельским учением, теплая, человеколюбивая, — его письма скупы на слово, но нельзя не видеть в них какого-то редкого, незаемного, хочется сказать чудесного мастерства. Это письма великого духовного писателя.
Вот он смотрит на небо в летний день: «Взоры, для которых доступно небо — вера; ею мы усматриваем духовное небо: учение Христово. На этом небе сияет Евангелие, как солнце. Ветхий Завет, как луна, — писания святых Отцов, как звезды».
Вот бодрствует среди петербургской ночи: «Среди глубокой, мрачной ночи уныло тянутся звучные отклики часовых, прерывают ее священную тишину. Ободряет, утешает часового голос его товарища: на душу его действует благотворно та мысль, то чувство, что есть человек в одинаковой с ним доле, в одной участи.
Утешителен, отраден для христианина голос его собрата в этой тьме и сени смертной, в которой мы совершаем наше земное странствование, шествуя к небу… И опять погружаюсь в мое молчание, в мою даль, в мою неизвестность, темные, вдохновенные, как ночь глубокая.
Так молчит часовой, вытянувший свой урочный, заунывный отклик!» «Я сотворен, — пишет он, — чтоб любить души человеческие, чтоб любоваться душами человеческими!.. Вот зрелище, картина, на которую гляжу, заглядываюсь, снова гляжу, не могу наглядеться.
И странно! Лице, форму, черты, тотчас забываю, душу помню. Много душ, прекрасных душ, на моей картине, которую написала любовь, которую верная память хранит в целости, в живости колорита. Этот колорит от уединения делается еще яснее, еще ярче».
Святитель Игнатий был лишен гордого сознания того, что он писатель, свои сочинения он считал общецерковным достоянием. Они выходили отдельными книжками и печатались в журналах, а в начале 1860-х годов известный издатель русской классики И. И. Глазунов, давно знакомый с Брянчаниновым, заключил с ним соглашение об издании его трудов в пяти томах, приняв при этом все издержки на себя.
В один из томов вошла и малая часть писем святителя (в настоящее время их известно более 800). «Мне очень нравился метод Пушкина по отношению к его сочинениям, — писал святитель Игнатий. — Он подвергал их самой строгой собственной критике, пользуясь охотно и замечаниями других литераторов.
Затем он беспощадно вымарывал в своих сочинениях излишние слова и выражения, также слова и выражения сколько-нибудь натянутые, тяжелые, неестественные. От такой вычистки и выработки его сочинения получали необыкновенную чистоту слога и ясность смысла… Смею сказать, что и я стараюсь держаться этого правила».
В 1856 г. святитель ездил в скит Оптиной пустыни, намереваясь построить там себе келью, чтобы безмолвствовать в ней остаток жизни. Но опять не отпустили его на покой. 27 октября 1857 г. архимандрит Игнатий был хиротонисан в петербургском Казанском соборе во епископа Кавказского и Черноморского. В ноябре вызвала его вдовствующая императрица Александра Феодоровна и вручила ему украшенную бриллиантами и рубинами панагию (круглую иконку Богоматери для ношения на груди) и сказала, что это — в память о покойном государе. Новый епископ, покидая Сергиеву пустынь, не имел даже своих денег на дорогу на Северный Кавказ, — ничего не скопил — и был вынужден прибегнуть к займу у частного лица.
В 1861 г. он тяжко заболел оспой, и ему стало ясно, что теперь нужно окончательно и решительно проситься на покой.
С октября 1861 г. епископ Игнатий проживал в обители на Волге. Увидев, что монастырь беден, — в его кассе было всего 60 рублей — он продал за 30 тысяч свою панагию, подарок императрицы, и отдал эти деньги на нужды монастыря.
В следующем году к нему на постоянное жительство — на правах богомольца — приехал его родной брат П. А. Брянчанинов, испросивший увольнение от должности Ставропольского губернатора. Последние годы святитель Игнатий занимался не только лечением своих недугов, но врачевал крестьян, стекавшихся к нему со всей округи, обновлял — и внутренне и внешне — тихую, скромную обитель, начинавшую при нем принимать все больше и больше богомольцев, а также занимался пересмотром своих сочинений и отправлял их Глазунову.
Святитель Игнатий почил тихо и мирно в уединении, в час молитвы 30 апреля / 13 мая 1867 года.
Через 121 год, на Поместном Соборе Русской Православной Церкви, посвященном 1000-летию крещения Руси (Троице-Сергиева лавра, июнь 1988 года), святитель Игнатий был причислен к лику святых. С этого времени его мощи покоятся в Спасском храме Толгского Введенского монастыря в Ярославле.
Хотя большая часть сочинений святителя и предназначена для монахов, но в целом они адресованы, как он и указал в предисловии к четвертому тому, — «всем православным христианам, желающим ознакомиться с подвижническою жизнию по разуму святых Отцов, по разуму Церкви». В другом предисловии (к 1-му тому) он отметил, что считает необходимым «представить христианскому обществу отчет по согляданию мною Земли Обетованной», то есть вечного душевного спасения.
Леонид Соколов, автор книги «Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения» (Киев, 1915), писал: «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться? — вот основной вопрос для размышлений епископа Игнатия как писателя-богослова…
Мы имеем пред собою писателя-аскета по духу и направлению его литературных творений и подвижника-аскета по духу и направлению его жизни, который и в деятельности своей, и еще более в писаниях является славным предтечей самобытного сонма наших русских писателей-аскетов, богословов, сконцентрировавших свое внимание по преимуществу на вопросах душевного спасения и стремящихся, подобно преосвященному Феофану, о. Иоанну Кронштадтскому, о. Амвросию и другим Оптинским старцам, воплотить заветы душевного спасения в жизни своей и к тому же расположить настроение страждущих от греховной язвы братии своих и тем послужить желанному возрождению мира».
Тропарь, глас 8
Православия поборниче, / покаяния и молитвы делателю и учителю изрядный, /
архиереев Богодухновенное украшение, / монашествующих славо и похвало: /
писании твоими вся ны уцеломудрил еси. / Цевнице духовная, Игнатие богомудре, /
моли Слова Христа Бога, Егоже носил еси в сердце твоем, /
даровати нам прежде конца покаяние.
Иной тропарь, глас 8
Избранник возлюблен Христови явился еси, /
Тому скорбьми многими и молитвою непрестанною прилепився, /
благодать Духа Святаго стяжав, / учитель изряден людем был еси. /
Поминай нас, святителю Игнатие, богоносе Российский, /
да учении и молитвами твоими покаяние спасительное обрящем /
и любовию сердечною Христу усвоимся.
Кондак, глас 8
Аще и совершал еси стезю жития земнаго, святителю Игнатие, /
обаче непрестанно зрел еси законы бытия вечнаго, /
сему поучая ученики словесы многими, /
имже последовати и нам, святче, помолися.
Жизнь изменчива, как море. – Любовь к ближнему –
величайшее наслаждение, благодарение Богу за дар дружбы
В тихом уединении, на берегу величественной Волги часто вспоминаю вас, благословенная чета! и вы – на берегу пространных вод, на берегу моря, которое по временам бывает тихо, бывает чисто, как зеркало, а по временам, встревоженное бурею, покрывается мутными волнами, седою пеною. Такова наша жизнь! В ней тишина и буря сменяют одна другую; а время уходит, уходит, стремится погрузиться в бездну вечности. Блажен тот пловец житейскаго моря, который часто устремляет взоры к небу. По светилам небесным он направляет путь свой, не унывает при бурях, не доверяет и тишине моря: оно – так изменчиво! Взоры, для которых доступно небо – вера; ею мы усматриваем духовное небо: учение Христово. На этом небе сияет Евангелие, как солнце, Ветхий Завет, как луна, – писания святых Отцов, как звезды.
Пишу к вам прямо из сердца, пишу то, что внушилось ему сказать вам. Мое сердце – с такою же сладостною простотою к вам, как и ваше ко мне. Такия отношения – истинное сокровище. Любовь к ближнему – величайшее наслаждение! А то утешает меня особенно в моих отношениях дружеских, что причина этих отношений – Бог. Он, – как говорит Писание, – святяй и освящаяй всяческая; Он источник всякаго истиннаго блага, всякаго истиннаго, чистаго наслаждения. Он сохранит меня в вашей памяти, а вас в моей. Он даст нам усугубить талант дружбы, полученный от Него же. Вот чего я желаю: желаю, чтоб при вступлении в вечность мы сподобились в сонме благих и верных рабов предстать Господу, сказать Ему: “Ты даровал нам прекрасный талант дружбы, приносим Тебе приобретенный на него другой талант: – талант драгоценный спасения”.
2 сентября 1847.
Николо-Бабаевский монастырь.
Добродетель нуждается в терпении
Среди глубокой, мрачной ночи уныло тянутся звучные отклики часовых, прерывают ея священную тишину. Ободряет, утешает часоваго голос его товарища: на душу его действует благотворно та мысль, то чувство, что есть человек в одинаковой с ним доле, в одной участи.
Утешителен, отраден для христианина голос его собрата в этой тьме и сени смертной, в которой мы совершаем наше земное странствование, шествуя к небу. Что скажу вам с отдаленной моей стражи? какую мысль утешительную понесут к вам мои звуки? – Услышьте то, что и мне доставляет особенную пользу; услышьте слова Спасителя, предложенныя Им для общаго сведения, назидания, подкрепления всех странников земли: “В терпении вашем стяжите души ваши” (Лук. 21, 19).
Ах! Нужно нам помнить это наставление Спасителя, нужно держаться за него непрестанно, как держится слепец за руку путеводителя; потому что скорби, то и дело, передают нас одна другой, как волна волне, – перепродают нас одна другой, как жестокий господин продает невольника другому господину, столько же или более жестокому. И когда уже душа и тело истончатся скорбями, соделаются слабыми, ничтожными подобно паутине, – принимает нас гроб!..
Для преодоления иной скорби нужно мужество; для изшествия из другой – мудрость; для избавления от третьей – смирение. Но во всех скорбях, при всех прочих добродетелях, непременно нужно терпение. Ни одна добродетель не может состояться без терпения; добродетель, чтоб пребыть добродетелию, нуждается в терпении. Кто же поколеблется в добродетели, не претерпит в ней до конца, тот теряет свою добродетель. Господь сказал о благоугождающих Ему, что они плод творят в терпении (Лук. 8, 15), повелел душу свою стяжавать в терпении (Лук. 21, 19), возвестил, что спасется только претерпевый до конца (Матф. 24, 13).
Вот отклик мой на ваш призыв из моего уединения! Да проникнет он во внутреннюю храмину сердца вашего, да раздастся в ней, да прольет в ней кроткое утешение, утешение, которое подают небесное слово и небесная надежда. Это – голос вопиющаго из пустыни, молчащаго в пустыне!..
И опять погружаюсь в мое молчание, в мою даль, в мою неизвестность, темныя, вдохновенныя, как ночь глубокая. Так молчит часовой, вытянувший свой урочный, заунывный отклик!
Христос с вами.
11 сентября 1847.
Бегайте греха! — О страшном суде
Вы в Париже! Волны житейскаго моря разнесли нас в разныя стороны. Я витаю на уединенном берегу Волги: вы брошены в Париж, столицу моды, столицу образованнаго мира, и можно сказать, в столицу тьмы и греха. В столице тьмы и греха охранитесь от помрачения, охранитесь от греха. Где больше опасности, там нужно больше осторожности. Если необходимыя обстоятельства заставят быть в городах, где свирепствуют чума или другая заразительная болезнь, то надо стараться кончить там дела, как можно скорее, и уехать, как можно скорее. Тем больше так должно поступить относительно города, – столицы греха. Кто знает – не нанесет ли всезлобный грех какой раны? Кто знает – какую он нанесет рану? Он может нанести и смертельную рану, неисцельную?
Приезжайте скорее назад, окончив ваше дело. Здесь ждет вас важное дело. Вы обязаны внимательно заняться вашею душею. Не промотайте ее. А это можно сделать – и как многие делают! Вспомните, что и вам надо выдти дверью гроба из этой жизни, предстать на суд пред Господа, на суд, страшный и для Святых Его, и для тех, которые провели всю жизнь в благоугождении Ему. Там будут судимы не только грехи, но и правды человеков; там многия правды их осудятся правдою Всесовершенною. Это засвидетельствовал Сам Спаситель. “Аще правда ваша, – сказал Он, – не избудет паче правды книжник и фарисей, не внидете в Царство Небесное”.
О! когда бы милосердый Господь даровал мне возрадоваться о спасении вашем и моем в этот и будущий век. Ныне день вашего Ангела: да соблюдет вас в совершенном благополучии Святый Ангел, хранитель ваш.