Преподобный Феодосий Черниговский
Святая церковь призывает нас ныне к исповеди. Она желает, она требует, чтобы мы не только пред лицем своей совести каялись в грехах своих, но принесли покаяние и пред служителем Божиим. Полезного ли для нас требуют от нас? Необходимое ли дело возлагают на нас?
Для чего исповедь пред подобным нам человеком? Конечно не для Господа. Он знает грехи наши даже и тогда, как скрываем их не только от других, но и от самих себя. Он знает наши тайны сердечные.
Но знает ли каждый, что кроется в сердце его? В состоянии ли каждый дать подробный и верный отчет в делах своих? А покаяние необходимо требует полного и верного осмотра не только делам, но и побуждениям нашим. Правда, кому ближе знать себя, как не самому себе? Но нужно ли говорить, что целые тысячи между нами таких, которые слишком мало способны входить в себя, мало знают закон Божий, а еще менее способны поверять себя законом Божиим? Кто-ж им покажет их самих, как не служитель Божий? А не должен ли каждый сознаться, что слишком много обманываемся мы в себе самолюбием; многое видим в себе не в надлежащем виде, а многого худого совсем не видим.
Итак, благодарение Господу, что Он дает нам помощника, при испытании нашей совести.
Почему тебе не хочется говорить другому о грехах своих? Стыдно? О, если бы это было так! Тогда оставалось бы сказать: потому-то и должен ты открыть все священнику, не исключая никаких дел, чтобы в душе твоей мог пробудиться спасительный стыд, которого ты дотоле, быть может, и не чувствовал, или чувствовал, но не столько, сколько заслуживают дела гнусные.
Потому-то и должен ты исповедывать все служителю Божию, чтобы стыд, который пробудится в тебе при исповеди, мог послужить вперед стражем душе твоей против низких дел. Но стыд ли; или, один ли стыд удерживает тебя открыть священнику грехи твои? Будь искренен к себе: гордость живет во всех нас; это — общая наша собственность. А, по ее милости, не любим мы думать о себе низко, не любим казаться даже себе, не только другим, в черном виде. Согласитесь же, может ли быть приятно для гордости нашей исповедь?
Если так, то исповедь — дорогое, неоцененное лекарство, когда она смягчает самую опасную болезнь души нашей — гордость. Смирение — основа добродетелей; без него совершенство духовное в человеке — мечта, и мечта пагубная. Исповедь, заставляя нисходить в глубину души и извлекать на свет один за другим пороки и нечистоты сердечные, сокрушает гордость нашу и засевает в душе смирение.
Земные власти могут класть оковы на руки и ноги; у них есть темница, заточение: но все это связует ли душу? Нет. Гордость не ставит выше себя ничего человеческого. Другое дело — власть не земная, а небесная. Злодеи, которых не могли исправлять никакие казни, пред смиренным служителем Божиим приходили в глубокое сокрушение, и раз навсегда отказывались от прежней жизни. Хищник возвращал чужое, непримиримый враг мирился с врагом, тяжущиеся прекращали тяжбу, ссорившиеся супруги забывали ссору, по внушениям служителя Божия, — потому что он не слуга человеков, а слуга и посланник Божий. О, мудрость земная! как слепа она, отвергая помощь неба, столько полезную даже для земли!
«Рех: исповем на мя беззаконие мое Господеви» (Псал. 31:5), так говорит кающийся Давид. Что это значит? Означает ли только сердечное сознание в беззаконии своем? Но об этом он уже сказал, когда сказал пред тем: беззаконие мое познах и греха моего непокрых. Если говорит Давид: исповем на мя беззаконие: то, и по значению слов, он говорит не о сознании греха в своей совести, а о поведании, обнаружении беззакония пред другим. Поверим слова песни Давидовой историею Давида, и найдем то же. Пророк Нафан обличал Давида в грехе с Вирсавиею, и Давид не ограничился тем, чтобы сознать грех в душе своей; он исповедал беззаконие пред Нафаном, сказал в слух его: «согреших ко Господу» (2 Цар. 12:13).
Заповедь Божию о исповеди видим еще в законе Моисеевом; там Бог повелел возвестить Израилю: «Муж или жена, иже аще сотворит от всех грехов человеческих, и презирая презрит Господа, и преступит душа oна: да исповест грех, егоже сотвори, и да отдаст преступление истое» (Числ. 5:6—7). Известны различные жертвы за грехи; принося их, исповедывали над ними грехи свои в присутствии жреца, который молился, дабы, для веры в будущую всемирную жертву, не взыскано было за согрешения (Лев. 4:1—26). Предтеча Иоанн крестил во Иордане только тех, которые, приходя к нему, исповедали грехи свои. Он давал при том особенные наставления мытарям, особенные воину, и особенные людям простым (Лук. 3:10—15; Матф. 3:6); а эта частность наставлений, конечно, сообразна была с тем, что неодинаковые открываемы были грехи, или неодинаковое положение душ открывалось исповедию.
Что исповедь пред Иоанном не была делом произвола человеческого, о том ясно сказано. Фарисеи не хотели исповедывать Иоанну грехов своих и креститься от него, — и слово Божие говорит о фарисеях: «совет Божий отвергоша о себе, не крещшеся от него» (Лук. 7:29—30).
Не понятно, как могут сомневаться в святости исповеди, когда не сомневаются, что покаяние в грехах должно быть искреннее? Если ты искренно каешься, если душа твоя полна скорби о грехах: при таком состоянии чего естественно ожидать от души твоей? Вопли и стон, горькие жалобы на потери, — вот что льется само собой из души скорбной! По крайней мере, тогда как свято чувство души, не может быть грешным выражение чувства; когда свята скорбь о грехах, свято и исповедание скорби о грехах. Напротив, нежелание открыть грех есть признак того, что грех еще нравится душе, что к нему не чувствует она отвращения, что скорбь о нем еще неискренна, неполна и неглубока.
Кто может оставляти грехи, токмо един Бог? В Его деснице — жизнь и смерть наша, пред Ним мы грешники. Он только и может простить, или не простить нас. Согрешил ты пред человеком? В его воле или предать тебя во власть суда, или примириться с тобою. Точно то же пред Богом. Кайся, сколько хочешь: но, пока не скажут тебе, что ты прощен, ты остаешься под ответственностию; — если-ж скажешь сам себе, что прощен ты: это будет новая дерзость, которая не останется без наказания. Правда, и в ветхом завете говорено было, что Бог готов простить кающагося грешника. Но решительный ответ на исповедь зависел тогда от будущего времени, от времени явления Примирителя.
Тогда, как явился на земле Сам Сын Божий для примирения правды Божией с виновным человечеством, тогда Сын Божий возвестил людям, что Он, как Бог и примиритель, имеет право прощать грехи, и в Своем же лице Он передал Божественную власть своим рабам. «Приимите Дух Свят, — сказал Он апостолам, — имже отпустите грехи, отпустятся, иимже держите, держатся» (Ин. 20:22—23). Поймите, как установление особенной власти прощать или не прощать грехи людей всего мира соответствовало времени самого полного откровения любви Божией к людям, самой полной близости Бога к человечеству. То, что передано было апостолам в отношении к грехам людей, передано было всем преемникам их, так как не для одного апостольского времени учреждал церковь свою Христос Господь, и так как не для одних апостолов дарован был Дух Святый, действием коего должно совершаться разрешение или неразрешение грешника.
И в писаниях апостольских видим, что апостолы Христовы заповедуют преемникам своим продолжать дело примирения грешников с Богом, вручают им власть вязать и разрешать совести, с наставлением о употреблении сей власти. Вспомните, например, как не доволен был святый Павел пастырями коринфскими за их слабость в отношении к открытому грешнику (1 Кор. 5:2). Итак, вот кто из людей имеет власть прощать, или не прощать грешника. Это те, кому передана сея власть самим Богом, искупителем — Сыном Божиим. Что же сказать о тебе, не призванный пастырь раскола, который сам на себя принимаешь власть Божественную, облекаешь себя правом, которого тебе не дали? Горе слепой дерзости твоей! А спасение ли и тем, которые ожидают от тебя того, чего дать ты им не можешь? Так — преступно, страшно пренебрегать богоустановленною властию, не обращаться к ней за выслушанием приговора грехам своим! Нет, идите к приявшему власть над совестию вашею, идите не как на суд человеческий, но как на суд Божий. Не человек будет произносить приговор вам; он — только слуга Божий, которому поручено именем Бога прощать, или не прощать грешника.
Служитель Божий, прияв власть прощать, или не прощать грехи, не может располагать этою властию ни по своему произволу, ни по произволу людей; он должен будет дать строгий ответ в употреблении сей страшной власти. Потому, он должен во первых внимательно осмотреть, достоин ли, или недостоин грешник прощения грехов?
Дать благодатное прощение недостойному означало бы подвергнуть себя осуждению; да и не означало бы спасения для того, кто примет благодать недостойно. Если же священник должен видеть, достоин или недостоин прощения грешник, а как человек, он может знать это только тогда, как открыто ему будет самим грешником, при пособии испытания, внутреннее состояние души грешной, ее дела, ее мысли, ее расположения: то исповедь пред священником столько же сообразна с волею Божиею, сколько несомненно Божественное установление власти прощать грехи. Итак, исповедь пред священником есть установление Божией воли. Страшись, грешная душа, скрывать дела свои пред служителем Божиим: он принял власть от Бога быть судиею всех дел твоих. — Если ты и успеешь обмануть его, как человека, в положении души своей: то не обманешь Бога, Который, зная все тайное, не оставит без грозного наказания твоего дела, не оставит потому, что ты оскорбляешь собственно не человека, а Бога и Духа Святаго, действующего чрез Божияго служителя.
Служитель Божий приял власть над совестию, для спасения грешника от греха; он врач и учитель грешника. Смотря по состоянию душевной болезни, должен он подать и врачевство; смотря по ошибкам и недостаткам, он должен преподавать и наставления. Если же так: то искреннее желание грешника исцелиться от душевных болезней, искреннее желание идти прямым путем к спасению должно побуждать его искренно исповедывать грехи свои пред душевным врачем и учителем; точно так, как больной телом, искренно желая исцеления от болезни, сам разсказывает врачу о состояниях болезни. Итак, скрывать от священника грехи свои означало бы, кроме дерзости против воли Божией, слепую вражду против своего спасения.
Нужно ли после того говорить, что в первые времена христианства исповедь была святым делом для всех? Ах! разве для того, чтобы обличить нашу холодность к святому долгу? Так как тогда сердца всех горели любовию к Господу: то имевшие несчастие впадать в грехи исповедывали тогда грехи не только вслух служителя Божия, но и вслух целой церкви, и исповедывали их не один час, но по несколько недель выставляли себя пред всеми, между кающимися. О, Боже мой! как далеки мы от лучших рабов твоих.
Словом апостола заключаю: «час уже нам от сна востати… Отложим убо дела темная, и облечемся во оружие света» (Рим. 13:11—12). Аминь.
святитель Филарет Черниговский
1846 г.