Протоиерей Андрей Ткачев
Тема смерти, болезней и ухода наших близких, нашей собственной кончины, не является излюбленной и популярной в СМИ. Но приближающийся важный день церковного поминания умерших — Троицкая родительская поминальная суббота (в этом году — 7 июня), считаем, достаточный повод, чтобы затронуть все эти вопросы.
«Нужна культура размышлений о смерти, культура разговора о ней, культура правильных мыслей о смерти», — считает известный миссионер и проповедник протоиерей Андрей Ткачев. Свои 5 вопросов мы ему и адресовали…
– Отче, что делать, если человек, находящийся на одре болезни, боится смерти? Что ему можно сказать, как утешить?
– Сказать-то ему можно много, а можно и ничего не говорить…
Бояться смерти – это совершенно понятное состояние. Христос трепетал и ужасался смерти, греха не имея, она совершенно чужда была Ему. Нам она более родная, потому что мы грешные.
Но здесь, знаете, разговоры и философия помогают до некоторой поры. Страх смерти сначала нужно принять как данность, нужно перемучиться этим страхом, перепотеть холодным потом этого страха.
И в этом тоже есть некое наказание. Писание говорит, что «боящийся несовершенен в любви» и «в страхе есть мучение». Все виды мук, которые испытывает человек, – это побочные последствия греха, это последствия, в общем-то, нашей порчи. Поэтому и муки страха – это муки, связанные с нашими грехами.
Поэтому первое, что нужно – пусть человек побоится, пусть ему будет страшно. А что сделать, чтобы ему не было так страшно? Нужно побыть с ним рядом, если он хочет этого, или нуждается в общении, если его мучит одиночество, умноженное на страх.
Нужна молитва за него и его личная молитва.
А дальше нужно обязательно идти на врага, а не прятаться от него. Потому что враги растут в количестве и в силах по мере прятанья от них.
Как и в любой житейской проблеме, с любой бедой: если наступает какая-то проблема, и ты убегаешь от нее, то она превращается в гиганта, а ты — в лилипута. Ежели ты останавливаешься и идешь на проблему, она имеет свойство уменьшаться в размерах.
Поэтому нужно идти на страх. Перебоявшись, переболевши, перемучавшись им, нужно прыгать вперед, как прыгает на врага загнанный в угол зверек. Зверек убегает, пока его не зажмут в угол. Потом даже самый маленький зверек превращается в агрессора и бросается на того, кто на него нападает.
Вот так и человек должен вести себя в некоторых моментах. То есть, надо бояться. А когда уже бояться нет сил, тогда нужно идти на проблему, но идти с молитвой.
Христос ведь есть в смерти тоже. В жизни есть Христос, но и в смерти теперь есть Христос. С того момента, как Он умер на кресте, Он вошел в область смерти.
Бога не было в смерти, пока Христос не умер. А сегодня, когда в жизни Христа есть опыт смертной тени, теперь Он там тоже есть. Поэтому с Христом можно не разлучаться и в смерти. «Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста», — это строки из псалма, который читается перед Причастием. То есть, в тени смертной есть Христос. Вот с именем Христа и нужно входить в эту смертную тьму…
Нам же всё равно придется входить в смертную тьму, поэтому нужно будет входить в нее с именем Христа и со страхом. Как не бояться грешнику? Нельзя не бояться грешнику… Это противоестественно. Это наглость, или глупость, или святость подлинная и беспримесная. Либо человек беспримесно свят, либо он нагл, либо он глуп, если он не боится смерти. А нужно ее бояться… Как на войну идет человек – боится, но дерзает. Его целуют на прощание, он боится, но идет туда, где страшно, потому что идти нужно.
Так, видимо, нужно относиться к смерти. Нужно, чтобы у нас была культура разговора об этом, культура размышления об этом, культура, которая не табуирует разговор о смерти. Попробуй, заговори о смерти в кругу друзей-знакомых ни с того, ни с сего — многое узнаешь о себе и о людях.
Поэтому нужна культура мыслей об этом. Если человек мыслит о чем-то заранее, то встречаясь с этим фактом в жизни, терпеливо ее переносит.
Нечаянная беда очень страшна. Страшна та беда, которая приходит несказанно, неведомо. А когда человек готовится к операции за месяц, то когда идет на операцию, он уже перебоялся и ложится под нож. Но если вдруг ни с того ни с сего тебя огорошили диагнозом, то конечно, это ужасно.
Так что нужна культура размышления о смерти, культура разговора о ней, культура правильных мыслей о смерти.
— Вы сам боитесь смерти?
– Конечно. Я не боюсь ее теоретически, когда сижу в кресле с чашкой чая. А когда она дышит на меня, я боюсь. Пару раз она на меня дышала.
– Думаете о смерти?
– Очень много. Больше чем о жизни, мне кажется…
– А что думаете?
– Думаю, например, о том, что качество человеческой души проверяется по тому, как легко человек просыпается.
В греческой мифологии смерть и сон – это братья-близнецы. Каждый раз мы просыпаемся, как бы «воскресая из мертвых». И я так думаю, что те люди, которые просыпаются бодро, осеняя себя крестным знаменем и радуясь солнышку, в день страшного суда поднимутся как медные пятачки. А те, которые просыпаются тяжело, жутко, нудно, еле разлепляют глаза, потом опять их залепляют, закрываются одеялом и крадут еще пару минут, чтобы поспать, – я из таких, кстати, то, мне кажется, такие еще не готовы умирать и воскресать.
Но хочется, чтобы Господь не оставил. В Великом каноне говорится: «Да не буду стяжание ни брашно чуждему, Спасе, Сам мя ущедри». «Стяжать и брашно чуждему» – это значит взять в собственность, которую надо пожрать. Дьявол приобретает человека в некую собственность, которую пожирает.
По сути вся церковная культура – это культура о смерти и победы над смертью. А все культуры, существующие в мире человеческом, все типы цивилизации произрастают именно из этого зерна, из того, как относятся к смерти люди.
Для тех, у кого богов много, для тех смерть – перевоплощение и смена их телесных оболочек. Многобожие как-то связано с реинкарнацией.
Те, для кого бога нет, для тех и душа смертна. Те верят, что из них лопух вырастет и все.
А те, у кого Бог один, верят в уникальность своей души и после смерти. Именно отсюда вырастает культура зерна во всем ее многообразии и того, что изучает человеческая цивилизация. Она изучает отношение к конечным вопросам: зачем я живу? Что будет дальше?
– Бывает, что дорогой человек умер или вот-вот умрет, а его родные говорят: «Не могу отпустить». Что можно сказать человеку, который не может «отпустить» умирающего или умершего родственника?
– Мне кажется, что аналог смерти – расставание. Одна певица, имени называть не будем, пела в песне: «Как же мне все это преодолеть, расставание – маленькая смерть».
Вот расставание – это подлинная смерть, также, как и все рубежные состояния, которые переживает человек. Например, превращение юноши в мужчину через какую-то инициацию, например, через службу в армии. Или превращение девочки в девушку через естественные процессы. Или первая близость мужчины и женщины, женитьба. Почему во всех культурах плачут, когда девушке косу расплетают? – «Мне с плачем косу расплели, и с плачем в церковь провели». Потому что это некое умирание: она умирает как девушка и рождается как жена; одно забывается, второе рождается.
Это перемена места жизни, прощание с родным домом и навсегда уезд в другую страну. В этом смысле аэропорты, морские, речные порты, вокзалы – какие-то погребальные места. Там умирают мечты, там льются слезы, там разрываются души.
Если с этой точки зрения смотреть на все эти вещи, то мы много раз в жизни умирали, чуть-чуть, для того, чтобы потом умирать по-настоящему и иметь для этого некий опыт.
И, конечно, приходится отпускать от себя и детство, и повзрослевших детей… Выдавая замуж дочь или женя сына, родители плачут, потому что прощаются с ними, по сути это уже не их дети.
Поэтому, чем быстрее отпустишь, тем легче будет примириться с этим, потому что все равно не удержишь. Удержать не удастся, поэтому здесь нужна мудрость и терпение.
Но бывает, мы не хотим отпустить. Например, когда мама вмешивается в жизнь вышедшей замуж дочери, то она поступает эгоистично и мешает дочери жить…
Если мы не хотим примириться со смертью кого-то или смириться с отъездом кого-то навсегда, то мы тоже поступаем эгоистично: мы хотим, чтобы он/она/оно светило нам, и мы им пользовались. Он как бы безразличен сам по себе, нам интересна лишь его функция по отношению к нам, чтобы нам было хорошо рядом с ним/с ней/с ними. Нужно этот эгоизм обличить и вскрыть его.
Что полезного нужно извлечь? Души сращиваются, сращиваются сердца, и когда один уходит, а другой остается, то тот, который уходит, как бы тянет другого за собой. Когда умирает или пропадает из нашей жизни кто-то очень дорогой, то сам факт сращивания душ затягивает тебя самого на грань жизни и смерти. Ты сам делаешь шаг за грань. Только Бог еще терпит тебя здесь, поэтому ты остаешься, а он уходит.
Что нужно и полезно было бы сделать? Хорошо было бы, чтобы смерть наших близких увела из наших жизней, вырвала и унесла, в лету утопила суету какую-то, грязь, какую-то ненужность. Нельзя же после похорон вернуться домой и смотреть ComedyClub, нельзя после похорон пойти в боулинг, нельзя после похорон планировать ближайший уикенд.
То есть похороны или расставание оглушают человека, заставляют его думать о чем-то большем, плакать, в конце концов. Когда человек плачет, он становится добрее.
И вот можно желать, чтобы смерть или разлука уносили из нашей жизни ненужное. Чтобы уходящий от нас покойник забрал с собой какую-то частичку нашей глупости, нашей суетности. Чтобы мы стали лучше, чтобы мы грозно очистились. Как гроза очищает воздух, так вот чтобы эти грозы очищали человеческую душу.
Вот к этому нужно стремиться, а не удерживать человека близ себя как собачку. Лучше всего любить собачек: ты их кормишь, купаешь, шьешь им смешные тулупчики и тапочки на зиму, а оно на тебя добрыми глазами смотрит и никогда с тобой не спорит.
Вот таких собачек-людей хотим и мы видеть возле себя. Чтобы «я тебя люблю, а ты молчи!» Служи моим интересам, носи мне тапочки, что называется. Это, конечно, гадкие виды любви, и от них нужно избавляться.
А в мире много беды, но беда оцеломудривает человека…
Память совершаем всех от века усопших благочестивых христиан, отец и братий наших
– В нашей стране сейчас столько смертей… Гибнут молодые. Какой смысл в этих смертях? Можем ли мы думать, что Господь нас наказывает или Он от нас отвернулся?
– То, что наказывает, это однозначно. То, что есть за что, тоже однозначно.
Злая воля человеческая ограничивается Богом не абсолютно, Бог оставляет человеку большую долю личной свободы. Он позволяет человеку и народу самоопределяться в пространстве и времени. И мы ведь не всегда хорошее выбираем. Скорее всего, наоборот, мы выбираем нехорошее. Потом пожинаем плоды своего выбора. И здесь уже Бог смотрит на нас, какие выводы мы сделаем. Ты хотел? – На. Нравится? – Не нравится. – Ну, делай выводы, давай, иди в другую сторону.
Так происходит некая нравственная школа, часто для человечества очень кровавая и неприятная. Гибнут лучшие очень часто.
Почему в Ветхом Завете Господь Бог благоволил приносить в жертву не крокодилов и бегемотов, а ягнят и голубей? Может быть, для того, чтобы содрогнулось сердце человеческое — что за твои грехи развратника, кровопийцы или сребролюбца нужно голову голубю свернуть или ягненка зарезать. Жалко должно быть, по идее, они же не бешенных собак резали. Умирали невинные.
Поэтому смерти бывают разные. Смерть бывает наказанием, безусловно, за грехи. Смерть бывает наказанием кому-то. Как смерть Ромео и Джульетты примирила Монтекки и Капулетти. Иногда люди не примирятся, пока кровь не прольется.
Но в сегодняшней ситуации гадость заключается в том, что люди привыкают к телевизионной картинке о смерти, привыкают к калькуляции потерь с обеих сторон. Телевизор испортил человека, СМИ вынули из него душу и вставили туда что-то другое, перезаправили как картридж какой-то дрянью. И я боюсь, это грозит некой неисцелимостью и уж совсем плохими событиями.
Поэтому ответственность лежит на христианах в полном смысле слова – на качественном христианстве. Потому что только качественное подлинное христианство правильно расставляет акценты над именами.
А люди действительно испорчены. Благодатных одежек, которые защищали бы их от медиавоздействия, на них нет. Они стали телевизионно кровожадны, политически уперты, зашорены, недоступны для входа в них другой информации. А сердце их совершенно беззащитно, и этим сердцем дьявол играет, как мячиком.
Уж сколько кричали миру о том, что компьютерные игры воспитывают кровожадность в ребенке. Ведь летчик, стреляющий из своей кабины СУ и Мига, по сути играет в компьютерную игру. Он же не видит, кого он убивает: просто нажимает на кнопку и смотрит на экране, куда попала мина или управляемый снаряд. Это то же самое, что нажимать на клавиши компьютера, который убивает виртуально людей, и они на твоих глазах разрываются на части.
Гораздо сложнее убивать в реале – воткнуть в человека нож или бить по голове кирпичом. Но для этого есть наркотики, без которых не обходится ни одна война. Там, где в продаже оружие, стрельба и кровопролитие, обязательно есть наркотики. Потому что без наркотика 98% людей не будут нажимать на курок, если, конечно, в них не произошла какая-то внутренняя мутация.
Идет накручивание греховного маховика, это все говорит о близкой гибели народа. Это внутренний змей, пожирающий народ изнутри. У этой беды есть свои названия.
Поэтому нужно останавливаться. Уже сегодня мы вошли в ту стадию, когда никакое количество жертв не успокоит ни одну сторону. Когда на Майдане погиб парень Нигоян, был крик: «О, пролилась кровь, есть первые жертвы». А потом начали говорить о БТР-ах, о том, что руки отрубают в пыточных камерах, – и никого это уже не останавливает, и любые цифры никого уже не пугают.
Нужно говорить «СТОП» и прекращать всё это властной рукой. И, что называется, с тряпкой и веником вымывать информационный мир, потому что он сделал людей кровожадными — те же компьютерные игры, индустрия насилия через боевики и вообще вся эта телевизионная картинка с чрезвычайными новостями.
Уже и журналистская этика не стесняется показывать трупы после аварии, например, чего раньше никогда не было. Разбилась машина, лежит труп на дороге, мозги на асфальте – они показывают это в течение дня, даже не ночью, без всякого предупреждения о том, что «уведите детей от телевизора».
Люди осатанели просто. У них нет молитвы, у них нет цели в жизни, а есть какая-то демоническая кровожадность. Не звериная кровожадность — зверь много крови не льет. Зверь то, что нужно, съест, а лишнего не вместит в себя.
У человека кровожадность совершенно другая – бесовская. Мы открыли бесу дверь в наш дом, и теперь бес командует нашими мозгами. А если он командует человеческими мозгами, от человека добра не жди.
– Вы сказали о властной руке, об очистке информационного пространства. Но ведь мы с вами понимаем, что этого не произойдет. Боевики не перестанут крутить по телевизору, жертв взрывов на весь экран так и будут показывать. Надежды на исправление информационного поля нет. Что остается?
– Тогда необходим исход. Исход человека в свою внутреннюю пустыню.
Должна быть внутренняя пустыня в таком случае. Человек должен заходить в себя и закрываться переборками от того мира, который хочет командовать всеми. Когда человек имеет внутреннее убеждение в другом, тогда он имеет внутреннюю защиту — благодаря молитве, может быть, хорошему воспитанию, не знаю, чьим-то молитвам о нем…
Да, он будет страдать, будет выглядеть белой вороной. У него будет отличное от других мнение, он будет бояться лишний раз его высказывать, чтобы не наражаться на споры и ссоры. И будет страдать, как Лот в Содоме. Собственно, такой и будет жизнь христианина в последние времена.
Вспомнили о последних временах… Сколько лет мы потратили на глупую борьбу с индентификационными номерами, с тремя шестерками. Так стыдно потраченного времени! Хочется кричать: «Перестаньте этим заниматься! Проблема не в этом, проблема – в другом». Проблема в том, что на службе стоит 50 человек, а причащается только двое – бабушка и ребенок. Вот проблема где. Не кричите о глупостях, кричите о главном.
И поскольку мы так постоянно ошибаемся и не о главном кричим, то нужно понимать, что последние времена – это тоже реальность. И жить христианам в них приходится. О последних временах можно было говорить и 200 лет назад, и вчера, и сегодня, и завтра о них можно будет говорить, но без истерики, спокойно.
Так вот жизнь последних времен человеку обещана как Лоту в Содоме. Как пишется у апостола Петра в послании, что «праведник, видя и слыша дела беззаконные, непрестанно мучился в сердце». Не имея возможности ничего изменить, он мучился в сердце – яркий портрет нормального человека в ненормальном мире. До тех пор, пока ангел не скажет: «Уходи быстрее, беги, не оборачиваясь». Сценарий такой.
Чем больше человек растет духовно, тем более бесстрашным делается. Однако человеческая природа слаба, колеблема сомнениями, и твердое упование на Господа в случаях беды и опасности достигается многими усилиями и большой работой над собой.
Господь дал нам различное оружие для укрепления в вере: Таинство причащения Тела и Крови Христовых, духовное окормление у священников Его, несущих нам свет апостольский, святые иконы и освященные предметы — святые хлеб и воду, освященное масло и др.
Однако не собственно предметы или символы защищают нас, а Господь через них подает нам силу благодати, откликаясь на нашу веру.
Так нательный крестик становится нам рыцарским щитом, крестное знамение — воинскими латами, а молитва — огненным копьем, поражающим врага — диавола, действующего в неприятелях наших.
Среди молитв как острый кинжал — 90-й псалом («Живый в помощи Вышняго»), выкованный великим псалмопевцем и царем Давидом; как булатная кольчуга — молитва «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…», как чеканный шлем — псалом Давидов 26-й («Господь просвещение мое»).