Пост и молитва
Пост часто называют временем не только покаяния и воздержания, но и молитвы. И это правда. По крайней мере, это очень естественно и логично.
Что такое для нас пища, которую мы вкушаем? Средство поддержания наших телесных сил. Это, во-первых. А во-вторых, она — утешение. Этим словом в аскетической традиции Православия обычно именуется то угощение, которое может быть предложено на трапезе братии в день того или иного праздника. И наш опыт свидетельствует: утешение и есть! Только вполне это понимается, когда мы его лишаемся — постом, например, ибо приходят в эти дни «редька и хрен и книга Ефрем», а обычные, питательные, вкусные, потому как скоромные, яства оказываются «под запретом».
И это добровольное лишение вскоре же приносит свой плод — не только в виде слабости или какой-то особенной раздражительности, которая сопровождает у некоторых людей их постный подвиг. Нет, лишившись привычного, телесного утешения, мы начинаем искать утешения иного — духовного. Душа оживает по мере того, как плоть утесняется в своих требованиях и правах, и так же начинает требовать ей по праву же принадлежащего.
Как правило, мы обретаем духовное утешение в молитве (бывает и по-другому, но это, другое, с молитвой тоже так или иначе связано). Впрочем, часто ли обретаем? Это вопрос непростой… Скажем точнее так: когда-либо обретали и знаем, что это возможно.
Мы чувствуем нужду в утешении и потому, что волей или же неволей вспоминаем свои грехи, те
деяния, о которых нам больно помышлять, которые тяготят нашу совесть, даже если каялись мы в них и оплакивали их прежде. Вспоминаются или потому, что Великий канон пробуждает эти воспоминания, или оттого, что просто время такое, особенное, само по себе к подобному самоуглублению располагающее, подводящее, подталкивающее.Поэтому постом мы стараемся молиться больше, молиться внимательнее. Если обычно бываем нерадивы в исполнении своего молитвенного правила, то сейчас прилагаем усилия к тому, чтобы исправиться в этом отношении, к правилу что-то по возможности добавляем, твердо обещаем себе на молитве не дремать, не отвлекаться, не заниматься какими-то посторонними, с предметом молитвы никак не связанными мыслями.
Иногда этого достаточно, чтобы мы вскоре же увидели результаты своих усилий, а иногда — нет. Правило исполнять начинаем, а молиться — никак. Ведь собственно молиться значит умом понимать каждое произносимое или прочитываемое слово, а сердцем на это понимание живо откликаться. А если, невзирая на все наши усилия, ум все равно блуждает невесть где и невесть чем наполнен? Или он на месте, собран, а сердце безжизненно, сухо? Что тогда?
Тут, наверное, надо сказать о препятствиях к тому, чтобы молитва была молитвой (тогда, разумеется, когда мы к этому прилагаем усилия, потому что в противном случае главное препятствие это наше нерадение и говорить о других нужды нет). Конечно, таких препятствий может быть немало, более того, есть среди них носящие характер частный, личный, а есть — общие, наиболее распространенные.
Одно из самых трогательных, запоминающихся мгновений литургии Преждеосвященных Даров — пение солистом или трио, или всем хором прокимна со стихами: «Да исправится…» и далее по тексту. И так именно в это время хочется каждое слово понять, до сердце довести, в молитве раствориться и переродиться…
И вот тут-то, кажется, и открывается нечто — и о молитве, и о препятствиях, потому что то же желание Псалмопевца выражено в его просьбе к Богу: Да исправится молитва моя, яко кадило пред Тобою. То есть пусть будет молитва моя подобна аромату ладана, дыму кадильному, возносящемуся беспрепятственно к небесам. И правда — дОлжно молиться о даровании молитвы, и в молитвословах наших такие прошения содержатся, ведь это именно Бог дает молитву молящемуся (см.: 1 Цар. 11, 9).
Но не останавливается на этом пророк, и исполнитель этого дивного песнопения тоже не останавливается, и звучит еще один стих того же сто сорокового псалма: Положи, Господи, хранение устом моим и дверь ограждения о устнах моих.
Слово, из уст исходящее… Дивный Божественный дар, универсальный инструмент общения, возможность донести то, о чем мы думаем, что чувствуем, переживаем, до своего собеседника — не только до человека, но и до Бога. Бывает молитва, совершающаяся без слов, «в чувстве», о которой пишет святитель Феофан, но и она от словесной рождается и ею питается.
А мы со словом так часто бываем небрежны! Когда говоришь впустую, праздно, опрометчиво, безответственно, «просто так», слово утрачивает свою первоначальную силу, обесценивается, не звучит, не отзывается, как прежде, в сердце. Даже когда по делу, по долгу много говоришь, не можешь не испытывать ощущения некой опустошенности, душевной усталости, внутренней бесплодности. А уж если что-то душевредное произносится, если становится слово средством для оскорбления, насмешки, лжи… Тогда молиться совсем трудно. И ты себя сам не слышишь, и Бог «не слышит».
Трудно научиться осмотрительности и осторожности в слове, трудно сократить объем произносимого, привыкнуть «придерживать себя в разговоре за руку» или, точнее, за язык. Необходимо, важно, но так нелегко дается! Потому и нам столь же, и даже еще больше, чем пророку, необходимо просить, чтобы вслед за даром слова и другой дар подал Господь — хранения уст. Ну и самим не нерадеть о его стяжании — прежде стяжания молитвы.
Но и этим не ограничивается Псалмопевец.
Не уклони сердца моего в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех.
Мне думается, правда не случайно эти стихи «собрались» рядом в одном псалме: и это тоже о молитве, верней, о препятствиях.
Очень важно молиться от лица своего, а не чужого, нам не принадлежащего. Чужое в данном случае — лицо праведника, а свое — лицо грешника, ощущение себя таковым. Авва Дорофей говорит о том, что словеса лукавствия, непщевание вины о гресех — это изыскивание оправданий, «благословных» причин наших беззаконий, которые мы не только кому-то или себе самим норовим при первой возможности предъявить, но и Богу, что намного хуже.
Мы все более или менее регулярно исповедуемся, значит, какие-то грехи в любом случае за собой сознаем. Но одно дело грехи сознавать, и совсем другое считать себя грешником, достойным всяческого осуждения. И получается посему, что каемся, признаемся в непохвальных делах, словах, помышлениях и при этом все время некую оговорку допускаем: «конечно, согрешил, но…». Продолжений может быть очень много: «…но это случайно», «…но вообще со мной такого не бывает», «…но по сути это не грех даже», «…но сам прекрасно знаю, что поступать так нельзя» и т.д. и т.п.
Молитва, которой такие «но» сопутствуют — в момент совершения ее или же просто по факту наличия их в нашем сознании — вряд ли может принести подлинное утешение. Закон духовной жизни таков: если ты обвиняешь себя пред Богом, обвиняешь без жалости и компромиссов, Он Сам оправдает тебя. Если же, не дожидаясь Его оправдания, оправдываешь себя сам, то пребудешь осужденным…
…Две такие простые, но не просто дающиеся вещи — хранение уст взамен празднословия и самоукорение взамен самооправдания. Стоит потрудиться ради их стяжания постом, и плод не замедлит явиться.
Плод — в виде молитвы, в которой нет-нет, да проскользнет искорка живого, сердечного чувства к Богу. Нет-нет, да прольется слеза — вначале горькая, а потом радостотворная, то есть радость душе творящая. И искорки и слезы эти покажутся такими дорогими, такими драгоценными, что не захочется в свою жизнь снова впускать то, что первые угасит, а вторые иссушит: ни празднословие, ни самооправдание, ни вообще что бы то ни было, спасению нашему вредящее.
игумен Нектарий (Морозов)