Мытарь и фарисей
Две недели тому назад мы слышали евангельский рассказ о слепом человеке Вартимее (Лк. 18: 35-43), а в прошлое воскресенье — рассказ о Закхее.
Вартимей был слеп, вероятно, в течение всей своей жизни, или, может быть, в какой-то момент он утратил видение всей красоты мира, человеческого лица, всего, что, через творение Божие, связывало его непосредственно с Богом, Который все сотворил.
Он был слеп; и однажды мимо него проходила толпа, необычная толпа, не просто шумная толпа прохожих, но какая-то сосредоточенная, и ее средоточием был Господь Иисус Христос.
Вартимей уловил необычайность этой толпы и спросил – благодаря кому это она образовалась. И, узнав, что там есть тот самый Иисус Назарей, начал кричать о помощи, о том, чтобы ему освободиться от слепоты.
Как часто мы жили слепо! Или сколько лет мы прожили слепыми? Слепыми к откровению Божию, явленному нам тварным миром; слепыми к красоте — не к внешнему качеству красоты, но к сиянию Божественной премудрости и через нее — Божественной красоты?
Как часто мы смотрели на лица и никогда не видели, что эти лица — иконы Божии, которые должны относить нас к Богу, а не стоять между Богом и нами как искушение?
Как часто Христос проходил так близко от нас, — а мы никогда не замечали Его присутствия, не замечали, что Он проходит мимо?
Задумаемся о себе и спросим себя не только, как часто мы бывали слепы в прошлом, но как мы слепы вот сейчас. Христос находится посреди нас; сознаем ли мы это? Христос встречает нас в каждом человеке; сознаем ли мы это? Один из отцов пустыни сказал: “Кто видел брата своего, тот видел Бога своего”.
Да, каждый человек — образ Божий, подлинный образ; поврежденный, как многие иконы, оскверненные или попорченный, испорченный иногда до неузнаваемости, и все же — образ Божественный.
А затем, на прошлой неделе, мы слышали рассказ о Закхее. Закхей преодолел другое искушение, так нам свойственное, искушение тщеславием. Тщеславие состоит в том, что мы привязываемся к вещам пустым и стараемся через их посредство завоевать восхищение других, тех, кто не имеет права судить, потому что они такие же пленники той ж узости ума, той же узости сердца.
Тщеславие, как говорит святой Иоанн Лествичник, есть дерзость перед Богом и трусость перед людьми: желание не быть судимыми, не быть осужденными, но вызвать похвалу, даже за то, что похвалы не заслуживает: лишь бы только похвалили!
И мы не должны забывать обращать внимание на этот наш грех и спрашивать себя: насколько я завишу от суда человеческого, насколько я безразличен к суду моей собственной совести, а через нее и за ее пределом — суду Самого Бога? В какой мере я ищу одобрения и восхищения за вещи, меня недостойные, не говоря о том, что они недостойны Бога?
Сегодня же перед нами встает третий образ: мы стоим перед рассказом о фарисее и о мытаре (Лк. 18: 10-14 – зачало 89).
Мы сегодня вспоминаем евангельский рассказ о мытаре и фарисее. И если попробовать свести весь смысл Христова ответа на то, как себя держали, как о себе думали и как думали о других эти два человека, можно бы вспомнить слова Ветхого Завета: Чадо — дай Мне твое сердце, все остальное Мне все равно принадлежит… Это ответ и фарисею и мытарю.
Мытарь пришел с разбитым от стыда сердцем, он не умел жить достойно того, чему его учили. Он не умел жить так, чтобы себя уважать, не говоря уже о том, чтобы стяжать уважение других, и еще меньше — быть способным стать перед Богом с чувством собственного достоинства.
А фарисей — он вошел в храм в уверенности, что имеет право туда войти: он исполняет все правила, он достоин Бога, он заслуживает даже Его уважения.
И вот эти два человека стояли перед Богом, и Христос обоих их принял. Он не отверг фарисея, Он как бы оплакивал его. Ему стало жалко этого человека, который не понял, что весь смысл жизни собственной, жизни церковной, жизни людской в том — чтобы люди любили друг друга. Но для этого надо сначала свое сердце подарить Богу.
Потому что в своем собственном человеческом сердце сил на то, чтобы любить тех, которые тебя оскорбляют, тех, которые тебе чужды, тех, от которых у тебя чувство отвращения, никогда не найти.
Но если твое сердце подарить Богу, если твое сердце открыть Ему так, чтобы в нем жила Божия любовь, тогда можно принимать друг друга, принимать ближнего своего, и фарисея, и мытаря.
Мытарь знал свое недостоинство, знал, что не достоин предстать перед лицо Божие, но также не достоин быть допущенным в общество приличных людей, снискавших одобрение Божие.
Он пришел к двери храма и не мог переступить порога, потому что знал, что в этом мире, опороченном, загрязненном, оскверненном человеческим грехом, кровью и злом во всех его видах, храм — это место, которое посвящено одному только Богу. Весь остальной мир, как сказал сатана, искушавший Христа, предательски отдан человеком в его руки.
Но храм это место, которое люди веры, хрупкие, но верующие, посвятили Богу, выделили из этой области ужаса для того, чтобы быть видением Божественной красоты, местом пребывания Того, Кто не имеет где главу приклонить в мире, украденном у Него и преданном в руки вражии.
И вот, стоя у притолоки, мытарь осознавал, что он принадлежит области зла и не имеет доступа в область Божию; он чуял разницу, испытывал ужас о себе и чувство преклонения, благоговения перед Божественной областью. Он ударял себя в грудь и просил о помиловании, потому что не на что ему было больше надеяться и рассчитывать на другое.
А фарисей — тот стоял посреди храма, он вошел и встал там: он имел на это право. Почему? Не потому что он был человеком чистого сердца, но потому что он был верен каждому из формальных предписаний, установленных Синагогой, как и многие из нас верны внешним правилам жизни, но которые даже сквозь нашу кожу не проникают, не достигают до наших сердец.
И вот, нам предстоят эти два человека, и Христос нас спрашивает: кто ты?
Тот ли ты? — который так глубоко чует святость Божию, что знает, что если только Сам Бог по милости Своей не сойдет до нас, чтобы исцелить и спасти нас, ибо по-другому к Нему нет доступа.
Или же мы — как фарисей, который мог бы дерзко сказать Богу: Я сделал все, что Ты предписал, Тебе нечего с меня взыскать!..
Мы не так дерзки, как тот фарисей, ибо нет у нас того постоянства и мужества быть так всецело верными жизни закона. Каждый может спросить себя — подражаем ли мы фарисею делом, внешней верностью всем принципам нашей христианской веры?
Или же — даем ли мы нашей вере преобразить наши сердца, управить нашу волю, просветить наш ум, уподобляясь простым и кротким детям Отца своего?
Продумаем это; и это будет еще одним шагом к тому, чтобы произнести над собой суд так, чтобы не быть осужденными. И прийти к Богу с покаянным и смиренным седцем.
Святой Иоанн Лествичник говорит, что всякий человек, который смиряется, независимо от того, какой степени совершенства он достиг в этом смирении, уже с самого начала испытывает одно драгоценное качество — веселие духа.
Он говорит, что смирение как бы повторяет рост растения — т. е. оно имеет свою весну, свое лето и осень. Весну — цветов, лето — сформировавшихся плодов и осень — время плодов уже зрелых. И вот так он различает эти три периода, для которых, повторяю, одно есть общее — это радость духа и в весне смирения, и в лете, и в осени.
Первое — весна смирения — это ненависть к челове ческой славе и похвале. Напротив, мы любим, когда нас хвалят. Может, нас и следует похвалить, но только тогда, когда мы унываем.
И мы не должны любить, когда нас хвалят. А это очень трудно!
Другое свойство того же весеннего периода смирения — изгонять из себя всякую раздражительность и гнев. Заметьте, это еще не означает не быть раздражительным и гневливым, а только значит лишь стараться изгонять из себя раздражительность и гнев.
Второе — лето смирения — это вменить в ничто все то, что мы сделали, казалось бы, доброго. И еще говорит святой Иоанн Лествичник: «Получая Божии благодеяния, не столько должны благодарить Бога, сколько страшиться, что прибавлением этих благодеяний увеличивается наша ответственность перед Богом, а, следовательно, и угроза большего мучения на том свете».
Что же касается осени, т. е. зрелого смирения, то святой Иоанн Лествичник отказывается на это ответить. Он го ворит: «Спросите у тех, которые ближе к Господу, потому что Господь Сам смирен и кроток сердцем; они у Него научились. Они вам скажут, что это такое — совершенное смирение». А сам святой Иоанн Лествичник даже не дерзнет ответить на этот вопрос.
Иначе еще можно пояснить, что такое смирение, — от противоположного примера, от примера фарисея. Он как-будто хорошо начал свою молитву, сказав: «Воз благодарю Тебя». Это очень хорошо, всегда надо благодарить Бога.
Но, смотря за что… Ведь он сказал: «Боже! благодарю Тебя, что я не такой, как прочие люди…» Вот это очень грешно. Он посчитал себя лучше, чем все остальные люди. Это и грешно и очень неприятно для души; наоборот, счастье чувствовать себя таким же, как все люди. Тогда люди все как бы становятся тебе братьями, друзьями, все хорошие. Но это еще не смирение.
Самое большое смирение — считать себя хуже всех людей. Так делал святой Апостол Павел. Он, признавая себя самым большим из грешников, говорил: «Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1 Тим. 1, 15).
Будем же подражать мытарю и избегать того примера, который дает нам фарисей. Ибо всяк возвышающий сам себя унизится, будучи осуждён Богом, а унижающий себя чрез осуждение возвысится, будучи оправдан Богом.
Что делал мытарь? Он молился: «Боже! милостив буди мне, грешному». Но это пока еще ветхозаветная молитва. Мытарь не знал Христа, а мы знаем Христа, поэтому давайте будем молиться молитвою новозаветною:
«Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного». Аминь.
Фарисеева убежим высокоглаголания, /
и мытареве научимся высоте глагол смиренных, /
покаянием взывающе: / Спасе мира, /
очисти рабы Твоя.
Воздыхания принесем мытарская Господеви, /
и к Нему приступим грешнии яко Владыце: /
хощет бо спасения всех человеков, /
оставление подает всем кающимся. /
Нас бо ради воплотися, Бог сый /
Отцу Собезначальный.