Варсонофий Оптинский
Серьезный разговор вскрывает проблемы. Одной из проблем, вскрываемой любым серьезным разговором, мне видится вопрос о духовности, душевности и телесности в человеке. Другими словами – вопрос иерархичности. Насколько одна часть народа живет жизнью подчеркнуто телесной, чуждой дерзаний веры, настолько другая, воцерковляющаяся часть, стремится жить подчеркнуто только духовной жизнью, одной лишь духовной жизнью и ничем, кроме духовной жизни.
На наших глазах словно повторяется формула выступающего в американском суде: правду, только правду и ничего, кроме правды. Такая пафосность опасна. И у них в судах количество лжи не уменьшается, хотя все, казалось бы, за правду. И у нас духовность не шибко цветет, хотя многим только одну ее и подавай.
Человек троечастен. Об этом говорит Писание: «И ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» (1 Фес. 5: 23). Есть, как видим, в человеке дух, душа и тело. Есть, соответственно, и сферы жизни духовные, душевные и телесные. Их нельзя ни смешивать, ни путать, ни менять местами. Так же и Матерь Божия говорит: «Величит душа Моя Господа, и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем» (Лк. 1: 46–47).
Знаменитая безбрежность русской души (которую лично я считаю просто недисциплинированностью) характерна именно отсутствием середины. В этой безбрежности либо плоть без души, либо такие редкие, но сияющие высоты духа, что смотреть больно. И полное пренебрежение серединой. Святого человека встретить легче, чем просто порядочного.
И хранителями этой диспропорции являются именно церковные люди. Они часто способны хвалиться тем, что в институтах не обучались и Моцарта принципиально не слушают, как будто в этом есть что-то еще, кроме специфического большевизма. (Вообще большевизм сильно потрафил народной душе, темной и стихийной ее части, почему так надолго и задержался, невзирая на кашу из костей, крови и поломанных судеб).
Наша политическая жизнь и социальное расслоение тоже носят черты нашей же специфической духовности. В духовной жизни мы привыкли, что есть малое число очень святых людей, а все остальные очень темны и грешны. Точно так и в обычной жизни мы привыкли к существованию очень богатого меньшинства при очень бедном подавляющем большинстве. Такова история. И сила инерции ее велика.
Церкви до сих пор легче говорить с обоими полюсами привычного русского общества: с очень высоко зашедшими и с очень низко опустившимися. Много ума не надо, чтобы одним «Мерседес» освятить, а другим копеечку в руку сунуть. Так можно молча и прожить, никому ничего не благовествуя. Гораздо сложнее с теми, кто ищет слова и назидания, а не треб и подачек.
Именно с людьми, находящимися в середине, говорить нужно учиться. Генетически и психологически они – представители масс, но бытийно они уже на пути в неизвестную сторону. Их штормит, у них появляются вопросы. Они путешествуют, что-то с чем-то сравнивают, пытаются читать и думать.
Они робко засовывают нос в наши храмы, надеясь, что кому-то их появление нужно и кто-то им уделит время и внимание. Это – творческий залог серьезных будущих преобразований. И тут возникает соблазн подстрелить человека на взлете «высокой духовностью», той, что без середин, а сразу – в самое небо. То есть – духовностью, только духовностью и ничем более, кроме духовности. Это лучший способ испугать, оттолкнуть, а то и просто покалечить человека непропорциональной строгостью требований, полным отсутствием педагогического такта и рассуждения.
И вроде бы отцы сказали, что «стремительно лезущего на небо новоначального нужно сдергивать за ноги вниз». Но все не впрок. Состоя в основной массе из сплошных новоначальных, мы – церковные люди – лезем в небо и только в небо, пренебрегая уборкой территории, на которой проживаем земную реальность. Мы ждем и требуем от всех и от себя «великой духовности» и соответствия древним идеалам, как будто дерево без поливки, окапывания и прочих процедур может само собой плодоносить.
Апостол сказал: «Не духовное прежде, а душевное, потом духовное» (1 Кор. 15: 46). Это означает, что без толку вести к святости людей, которые читать перестали и писем не пишут, ограничиваясь sms-ками. Усидчивость, трудолюбие, аккуратность, столь много могущие потом послужить человеку в духовной жизни, собственно духовными качествами не являются. Это душевные навыки, вкладываемые воспитанием. Нам этого очень не хватает. Нам не хватает культуры мышления, культуры работы с текстами и обсуждения прочитанного. Нам не хватает всего того душевного труда, который если будет, то неизбежно «выстрелит» в самых разных гуманитарных областях и плодотворно отразится на жизни.
Человека заставляют думать путешествия (они, по Честертону, оттачивают ум, если он у человека есть). Его заставляют думать книги, музеи, музыка, живопись. Вообще искусство есть не что иное, как в концентрированном виде сформулированный опыт веков, увековеченный стараниями измученного человека (автора). Вся история человечества – это история внутренних дерзаний, страданий, взлетов и падений. Быть глухим к этой истории, считать, что «меня или нас она совсем не касается», есть некое новейшее варварство, тем более обидное и непростительное, что все средства для избавления от варварства нам сегодня даны прямо в руки.
Автор сих строк робко вынашивает статью о тех Оптинских старцах, которые любили науку, искусство и чья любовь эта не утаилась от наставляемых ими. Мне понятно, что многие люди наши по складу души готовы сказать грибоедовскими словами: «Собрать все книги – да и
сжечь».
И лишь когда им укажут: «А вот эту книгу такой-то старец очень любил», они, пожалуй, скажут: «Ну, эту, так и быть, оставьте». Именно поэтому мне хочется поговорить когда-нибудь о старцах с точки зрения богатства души, которым они отличались, органически сочетая и святость, и образованность, и широкий круг интересов.
Нектарий Оптинский
Вот Варсонофий был большим знатоком и любителем оперы, играл на музыкальных инструментах и прекрасно знал художественную литературу, что и по беседам его видно. Душевное не только не мешало духовному, но и питало, поддерживало, помогало расти духовному многоплодному древу. Неужели можно думать, что великому монаху Пушкин был важен, а нам можно жить так, словно его и не было вовсе?
Или Нектарий. Тот, всю жизнь проживший в монастыре, в монастыре же и прошел весь курс доступных наук. Он изучал всемирную историю, французский язык, математику, философию, да так изучал, что многие гости Оптиной интересовались: «Какой университет батюшка окончил?» Нектарий говорил: «Я приникаю к научности» – и еще: «Перестаньте думать, начните мыслить!» Знание новейших открытий в разных областях науки помогало ему закрывать легкомысленные уста людей сомневающихся и над верой смеющихся. Ну это ли не пример?! А разве это только Оптиной касается? Нельзя спасаться в невежестве. Нужно спасаться в простоте. А простота и невежество вовсе не синонимы.Если мы хотим, чтобы человек стал как можно быстрее ангелом, то вряд ли мы ускорим этот сложный процесс. Гораздо реальнее то, что мы, в надежде на быстрое достижение «чистой духовности», забудем оборудовать отхожее место и вскоре начнем страдать от антисанитарии. Так телесная жизнь накажет нас за пренебрежение душевной стороной жизни (порядком, умеренностью в требованиях и элементарной чистотой) и подчеркнутым спешным движением в сторону духовности.
В этом, кажется, и состоит одна из наших исторических ошибок, до сих пор не понятых и не вскрытых беспощадным анализом. И о чем бы серьезном мы с вами ни заговорили, мы всюду наткнемся на страстные крики и гневные реплики, за фасадом которых скрывается полное бесчувствие к иерархичности жизни и неумение различать «вершки» и «корешки».
Прот. Андрей Ткачев